Ему стукнет на днях двадцать, а нить судьбы так и не обретает своего продолжения. Не тянется за кем-то, не зовёт струнными переливами, а простым обрывком едва заметна на его запястье. Её можно даже намотать на указательный палец, когда по ночам не спится. К ней то нет никого интереса, то накатывает злость от того, что она "мешает". Оставляет заметные лишь ему самому следы крови на одежде, после охоты. Она отражается в переполненных страхом глазах настигнутой добычи. Она отвлекает зудом.
А может это его наказание? За отнятые жизни. За хладнокровие и безучастность. За немыслимое уродство души, которое он скрывает за красивой улыбкой. Может судьба в отместку посмеялась над ним и он сам давным-давно, своей рукой, оборвал ту самую важную жизнь. Отнял у самого себя своего истинного и даже не заметил. Такое может быть? Он задумывается о таком всего раз, на пороге своих двадцати в грозовую ночь, не за долго до того, как провалиться в блаженную тьму сна. А утром вскакивает от того, что запястье невыносимо жжёт и тянет.
Судьба не смеялась над ним тогда, когда он её в этом решил повинить, совсем нет...
Она чуть растянула губы в улыбке когда он, Лектор, точно любопытный юнец забыв об осторожности и здравомыслии: сперва, как и прежде выследил, а затем в ночной тени раскосой луны застыл в углу детской и долго-долго просто слушал и вдыхал. Его тонкий слух различал полутона в сопении, а чуткое обоняние точно пробудило всех давних призраков в самых потаённых уголках тёмной памяти. Молочная пряность исходящая точно отовсюду оплетала тело колючими лозинами и приковала к полу у оконного проёма. А затем младенец пошевелился и Лектор вздрогнув, быстро двинулся к источнику своих смятений. Нависнув над кроваткой, он склонил голову на бок и прищурил глаза. Стоя вот так, здесь и сейчас он снова чувствовал мир, как в из вновь. И ему бы очнуться, прийти в себя, да раствориться в темноте улиц нового, едва ли ещё знакомого города, но нет... Он тянет воздух носом и продолжает вслушиваться. На миг в его глазах, что-то мелькает и губы даже изгибает не то улыбка, не то оскал, он переводит взгляд на развивающиеся занавески которые едва настырно треплет ветер, фыркает и снова смотрит на младенца. И тот вдруг как-то даже отчаянно всхлипывает во сне и зайдясь едва размыкает губы для плача, как Лектор с грацией и лёгкостью, с некой осторожностью вынимает его из тёплого плена одеяльца и прижимает к себя. В миг сталкивается два мира. Небо и земля. Небо такое яркое полуденное и земля пепельно выгоревшая, расплавленная солнцем и позже занесённая холодными снегами. Плачь так и не оглашает мрак ночи, а оседает судорожным дыханием на кожу лица, что так близко и невесомо сливается носом к носу. Младенец широко распахивает очи и морщит забавно нос, от чужого дыхания, а ему в ответ как-то очень тепло так улыбаются и тихо вышёптывают некое подобие песни на незнакомом совсем языке, незнакомым голосом. Или знакомым? Лектор какое-то время вот так и стоит с младенцем на руках у кроватки, хрипло шепчет, и не отводит взгляда, но совсем вот не изучает, а точно вбирает образ в себя. В какой-то миг к нему тянутся обеими ручонками и он вдруг прикрывает глаза, едва ощутимо вздрагивает, морщась точно болезненно. Он замолкает сорвавшись на полуслове и открыв глаза опять вот улыбается, но уже чуть иначе с тяжёлым металлическим блеском в глазах. Младенец точно в унисон с его сердцем снова всхлипывает, только заплакать больше не старается, просто так же как прежде, морщит нос. А Лектор делает шаг к окну и нырнув в тень занавески, подставляет лицо выплывшей из-за облаков луне. Долго вот так стоит, держит младенца на руке и всматривается в это самое небо, в его движущиеся полу-тени. А потом снова начинает вытягивать слова на манер пения и прижимает к себе пахнущее молоком тельце, ощущая через одежду его нестерпимое тепло, не привычное для его пальцев, тела и времени. Вот он его истинный в его руках, тёплый и живой, и судьба совсем ведь не смеётся, она не злодей.
Ночь одна сменяла другую, а он всё вот так же и приходил к этому неприметному дому в незнакомом городке, почти на окраине. Забирался в окно детской и всё пел и пел: то едва раскачивая детскую кроватку, то подхватив младенца на руки, а иногда он укладывал его себе на колени, усевшись в тёмный угол, у того же самого окна и заигрывал сопящего и кряхтящего, словно бы с недовольством младенца, перебирая в памяти все - все знакомые ему считалки. О напрочь забыл о бдительности и осторожности, а возможно даже совсем-совсем забыл кто он сам. Словно вот и вспоминал на миг, когда очень близко прижимался щекой к щеке и вдыхал молочную пряность тёплого, крошечного существа щурил глаза и губы его пересекали не то оскал, не то улыбка. Его пробивало током и нутро заходилось, но он зажмуривал глаза сразу, как только слышал всполошенный детский всхлип. Так вот и перетекали дни в недели, а недели в месяцы, затем в год, другой и ещё. Теперь младенец сам был способен пересечь комнату вслед за ним, мог очень старательно, но немо перебирать губами, словно бы заучивая каждое слово. Лектор улыбался, когда курчавый карапуз забирался к нему на колени и своими маленькими, тёплыми ладошками накрывал его чуть заострённые скулы, а пухлыми губками прижимался ко лбу, громко так и словно недовольно сопя. А затем случается то о чём он забыл. В одну из ночей в детскую нежданно распахивается дверь и на пороге стоит мужчина с ружьём, а за его спиной Лектор успевает рассмотреть хрупкий силуэт. Выстрел и детский плачь рассекают мрак ночи едва ли не одновременно, а он чувствует боль после которой в его мир снова возвращаются прежние краски и ощущения. Вот только сейчас загоняют его. Да вот только бы нибыл прежде он назван зверем, если бы с ним было всё так просто. Он в единый миг будто бы растворяется в тьме ночи, успев, услышать сквозь детский плачь имя, не своё.
Раны на теле затягиваются быстро, а вот в душе, с ними сложней. Он это помнил, как истину которую даже не стоило вот так запросто забывать. Только не ему. От душевных ран смрадит уже спустя неделю. Через месяц разросшуюся дыру хочется заполнить солью или прижечь калённым железом. Но не выйдет, ведь это болит сама душа, её ломает и переломам не суждено срастись. И вот руки, что совсем недавно баюкали и были нежны снова по локоть в крови. А до этого тихий городок наполняется ужасом который фонит из под каждой двери кучно стоящих домишек. Он упивается страхом, болью и отчаяньем. Два первых совсем не его, а чужие, но последнее всё ещё такое собственное, такое ненужное, что вот глядя на натянутую словно тетива красную, тонкую нить, хочется просто отсечь себе руку. Но вспоминая то не чужое, а такое же собственно, только вот в детском плаче отчаяние, он замирает, прикрывает глаза и скалится едва ли не безумно. Проходит ещё почти год и в городке стихает страх и боль. А дом на окраине вдруг в одну из ночей пустеет.
Он стоит под зияющими тьмой окнами и улыбается. Щурит глаза, и делает шаг к этой пустой тьме. Ещё едва ли не больше года уйдёт, чтобы выследить вновь.
На детской площадке при свете дня Лектор быстро выхватывает курчавую макушку и около недели просто наблюдает стоя в тени раскидистой пихты. Ещё неделю он запоминает поминутные действия всех домочадцев. По шагам выверяет все места где Уилл бывает один и где под присмотром отца и матери. Лишь на третью неделю он присаживается рядом с мальчишкой на скамейку у городской библиотеки, насвистывая ту давнюю детскую колыбельную. Уилл подхватывает её почти спустя две минуты и закрыв книгу и отложив её в сторону очень осторожно, но довольно близко придвигается к Лектору. Но не это сейчас привлекает внимание, а то, как ярко полыхает запястье мальчишки, так словно нить разъедает собой нежную, детскую плоть, ровно, как и его. Лектор очень проворно, как и в ту ночь много лет назад, соскользает по детской руке пальцами и фыркает, а мальчишка только сейчас вздрагивает и в упор смотрин на него. Небо и земля снова сходятся. И нить тут же перестаёт жечь и словно бы изничтожать под собой кожу.
"Нить может растягиваться, запутаться, натянуться (на сколько?), но никогда не порвётся."
Он не идёт заявлять о своём праве на мальчишку. Ровно, как и не стал делать этого тогда. Он просто снова вот так же тайком в ночи, да и при свете дня словно бы становится его тенью. А Уилла будто бы и не чуть не удивляет то что его тень снова бесстрашна и опрометчива. Мальчишка вздрагивает от улыбок и взглядов, но невообразимо спокоен, когда его поддевают за палец из темноты. Даже тогда, когда его заводят в самый отдалённый участок парка и он там сам забирается на колени, ровно как тогда в младенчестве, но не обхватывает лицо, а заводит ворот белоснежной рубашки, и подушечками пальцев прикасается к шраму. Пуля дура, особенно если из ствола ружья в руках его отца. Лектор фыркает и перехватывает тонкое запястье мальчишки. А тот вдруг улыбается, как-то странно и щурится немыслимо знакомо. Это заставляет вздрогнуть всем телом и сильно - сильно зажмурить глаза. В это же время к его гладко выбритой щеке прижимаются щекой и кожу лица обдаёт знакомым молочно-пряным дыханием. И Лектор как-то вдруг резко перехватив Уилла за ворот футболки, дёргает от себя и укоризненно цокает, качая головой. Нельзя. И мальчишка очень даже знакомо морщит нос и начинает громко сопеть, словно вот обиженно. А он сам улыбается на это и ерошит и без того беспорядочные кучеряшки. Вот так они и сидят на самом дальнем берегу пруда, каждый на своём месте, теперь. Две ночи к ряду после этого Лектор дежурит под окнами второго этажа. И не решается забраться внутрь. Свет от ночника в этом окне тоже не тухнет до самого утра. Оба вот так просто не способны теперь уснуть. С приходом третьей ночи Уилл сам на половину высовывается в открытое окно и они очень долго смотрят друг на друга. Лектор снизу в верх и улыбается раскосо и с каким-то странным блеском в глазах. Мальчишка же смотрит сверху внизи, как-то поджимает губы и улыбается едва ли, лишь глазами. Одному перевалило глубоко за ровных двадцать, другой преодолевает дистанцию между пятью и шестью.
Судьба не смеётся, а едва оскаливает клыки, щурится надменно и с вызовом.
Дом на дереве прямо напротив окна детской и оба сидят в нём свесив ноги вниз. Лектор запрокинув голову смотрит в звёздное небо сквозь крону, а Уилл привалившись к его плечу, тихо так зачитывает Ницше, "По ту сторону добра и зла". Слушая голос Уилла он всё больше удивлялся, откуда в чаде эта великая тяга к возвышенному и глубокому, почему именно вот так рано для одного и едва ли не поздно для другого? Лектор размышляет: знает ли, чувствует ли мальчишка, что всё то зло о коем он сейчас читает очень такое реально и находится совсем-совсем рядом, бесконечно близко и этому злу беспечно доверяются. Что ещё связывает их кроме нити? Уилл откладывает книгу, устраивается ещё удобней. Как-то даже не глядя он поддевает пальцами ладонь Лектора и обратив её к себе начинает еле слышно, едва ли не сонно ронять слова знакомой, детской считалки. Тот улыбается этому действу и очень осторожно заводит другую руку невинно, без лишнего умысла прижимая к себе. Когда мальчишка смолкает окончательно то Лектор долго ещё вслушивается в его ровное дыхание и всматривается в блаженную безмятежность всего этого маленького существа. И лишь время спустя он укладывает Уилла в спальный мешок внутри его детской крепости и покидает место не оглядываясь. Так проходят ещё несколько ночей: чтения, любования звёздами, перебирание детских считалок на двоих и распев заученно ещё тогда, колыбельной. Раньше Уилл под неё просыпался, сейчас же засыпал.
А затем...
В один из дней, после всех этих ночей, они сидели всё у той же библиотеки на скамье и он учил мальчишку игре в шахматы. Уилл старательно сопел и каждый раз от досады поджимал губы, но так просто не хотел сдаваться или отступать. Лектор улыбался и отчаянно сдерживал себя, чтобы не протянуть руку вот так прилюдно, и не погладить эти мягкие, не послушные кудряшки. Словно бы утешая и подбадривая. А затем спустя минуты он едва успевает сдержать смех и выпускает наружу лишь яркую, как солнце улыбку, когда мальчишка победоносно взвизгивает и тут же зажимает рот обеими ладошками, оглядываясь по сторонам. Они складывают фигуры в доску и удаляются в парк. По заученным тропкам Лектор следует за Уиллом чуть отставая для вида. Мальчишка шагает не спеша, заложив обе руки в карманы и пиная пыль перед собой. Время от времени бросает спешный взгляд через плечо и его глаза странно поблёскивают. Может от солнца. Да. Ещё с час посидев на берегу пруда в полном молчании они расходятся в разные части этого непримечательного городка. А как только темнеет они снова встречаются под окнами детской и забираются в свою поднебесную крепость. Сегодня Уилл непривычно задумчив и молчалив, погружён в себя и без книги. Лектор отмечает это сразу, но ничего не спрашивает. Не отталкивает когда мальчишка сперва утыкается лбом в плечо и затем как-то даже пугливо обвивает шею, начиная громко и щекотно сопеть в самое ухо. А когда Уилл очень по-детски тычется носом в шею то по спине от лопаток в низ каскадом сбегают всполошенные мурашки, а он запускает пальцы в кудряшки и осторожно, но очень уверенно отклоняется. Мальчишка хмуро смотрит в его глаза и поджимает губы, а затем и вовсе выворачивается и отсаживается. Что-то происходит, но Уилл молчит, а Лектор не станет давить. Пусть и очень хочется сейчас расставить всё по своим местам. Что ещё связывает их кроме нити? Проходит время, а очерёдность действ привычных за столь короткое время приобретённых так и не наступает. Воздух в домике точно разряжается и дышать можно, только вот насытиться не выходит. Лектор облизывает пересохшие от чего-то губы и сосредотачивается, старается вслушаться и всмотреться. Молочная пряность и совсем-совсем сбитое дыхание. Как тогда, в той прежней детской. Лектор щурит глаза и вдыхает ещё глубже. Окликает и ждёт. На него смотрят через плечо почти сразу и это именно то прежне столкновение неба и земли покрытой пеплом. Только вот пепел сейчас ссыпается именно с небес. Лектор на миг вскидывает бровь и затем улыбнувшись, неспешно протягивает руку. Уилл всё ещё хмурится, но подчиняется немому призыву. Опускает кончики пальцев на широкую ладонь, и поджимает губы ещё плотней. Не спеша, впитывая каждый шажок, его притягивают к себе и укладывают в ладью из сильных рук, покачивают. Мальчишка закрыв глаза громко сопит, а затем вдруг, как-то даже всхлипывает. В миг распахивает глаза, зыркает ими испуганно и тут же прячется за собственными руками, роняя едва различимое, глухое "не уходи".
И Лектор не уходи...
Заснувшего, расслабленно Уилла он укладывает в спальник, чувствует, как даже во сне мальчишка цепляется за него, он ложится с ним рядом на голый досчатый пол и закрывает глаза. Его сон подобен сну хищника, чуткий. Именно по этому он успевает выскользнуть из домика раньше, чем из дома внизу под ними выходят. Вот только улики он оставляет в крепко сжатых руках Уилла. Он не уходит, а лишь скрывается. Он не предаёт и находится рядом. Он слышит... Как сперва пытаются взять уговорами. Как начинаю давить и заставлять. Требуют указать и назвать. Но мальчишка не приклонен. Смотрит упрямо исподлобья и громко пыхтит, сжав челюсть. Это долго, очень долг, вот только он не сдаётся и просто молчит. Но ровно до того, как побелевшие в миг губы размыкаются и на очень низких выдают: "Он мой! Только мой!". Мальчишка срывается с места настолько неожиданно, что Лектор в своём укрытии вздрагивает и едва не срывается вслед. Уилл вылетает из дома пулей и бежит вверх по улице не обращая внимание не на уговоры, не на почти прямые угрозы.
Судьба стерва только теперь показывает своё истинное лицо и заходится безумно-надменным и леденящим душу смехом.
В отличии от родителей Лектор знает где искать. Потому он быстро едва ли не настигает того, перехватывает за ворот и дёрнув на себя тесно прижимает к себе, сопротивляющегося. Всего пара мгновений и его признав изворачиваются и тоже обвивают руками, перестают биться. "Не уходи..."- и только сейчас Лектор ярко осознаёт полноту смысла этой очень тихой, но такой хлёсткой просьбы. Он заглядывает в небесно-голубые глаза и впервые видит в них страх и слёзы. А ещё в первые он хочет убивать без нужды, вкуса и вдохновения. Просто вот за эти глаза, за слёзы в них и за страх их наполняющий. Спустя долгие часы у него едва ли не выходит успокоить мальчишку. И именно в этот миг их словно на зло настигают, обступают и почти застают врасплох. Уже темнеет и именно тьма даёт им последний шанс. Отсрочивает. Лектор затягивает Уилла в темноту и они оказавшись за спинами преследователей увеличивают дистанцию. Бегу в самую чащу за стареньким парком. Туда к самому обрыву, где вода с грохотом летит со склона в низ. Там на краю обрыва их и настигают. Уилл ухватившись за Лектора обеими руками смотрит затравленно то на преследователей, то в глаза своей судьбе. А затем всего миг и его окутывает холод и тьма. Они ударяются о дно так сильно, что руки Лектора едва не разжимаются. У него точно переломана пара рёбер и выбита ключица. Но его больше беспокоит то, что Уилл в его руках не просто обмяк, но видимо ещё и не дышит. Выбравшись на берег он спешно, но осторожно опускает тело мальчишки на траву. Сдавливает пальцами челюсть, чтобы открыть тому ром, укладывает на бок и ощупывает. Ища повреждения или их отсутствие. Быстро, на сколько могут дрожащие руки. Он осторожно хлопает мальчишку по спине и зовёт по имени. Но никакой реакции. Хлопок более сильный и оклик громче прежнего, и теперь Уилл закашливается а из него с хлюпаньем и хрипами выходит вода. Но глаз он так и не открывает. Лектор снова берёт того на руки и спешно, петляя уходит он того места у водоёма. Ещё спустя время они оказываются у той самой сторожки где он скрывался всё это время после того как отыскав прибыл. Он торопливо, не обращая внимание на собственную боль в теле стаскивает с Уилла мокрые вещи и плотно кутает того в несколько одеял. Наощупь. Затем спешно разжигает огонь в камине. И только сейчас, всё так же вслушиваясь в слабое дыхание мальчишки, начинает заниматься собой. Быстро, насколько позволяет положение вещей, стаскивает мокрые вещи с себя, отирается, переодевает низ, рвёт простыню на двое и плотно фиксирует свою грудную клетку. С ключицей сложнее, но будто бы и не в первой. Он справляется. Тоже фиксирует и только после накидывает худи. Прям так, на голое тело. А затем он берёт спальник и укладывается в него, рядом с мальчишкой. Но он так и не спит. Вслушивается. Ближе к утру Уилла начинает бить озноб. Он мечется в бреду и всё так же не приходит в себя. Только сейчас Лектор признаёт, что ему катастрофически мало глубочайшего познания анатомии. Но и сдаваться он точно не хочет. Он растирает мальчишку, кутает обратно в плотные одеяла, стараясь хоть как-то напоить горячим питьём. Час за часом, близится новая ночь, а результата нет. Жар растёт судороги и вскрикивания всё громче и чаше. Лектор в первые чувствует страх, после того своего детства. Он снова может потерять и не хочет, не хочет этого переживать в очередной раз. Потому он привозмогая тупую, ноющую боль в душе и острую и вязкую в теле, подхватывает мальчишку и бредёт по лесу, не оглядываясь и не останавливаясь. Выбирается на дорогу до соседнего городка и добравшись до больницы, ещё с час топчется в тени фонарей, вне доступа камер. Он любуется, он не может надышаться. Он проклинает судьбу! Стерва! Дрянь! Чудовище. Вот только кто больше? Лектор прижимается губами к кучеряшкам на лбу. Они липкие и солёные. Они всё так же пахнут пряным молоком. Ему их не забыть. Но он постарается. Ещё мгновение и он быстро шагает из тьмы в свет, бережно укладывает горячий свёрток у двери и жмёт на вызов.
Уилл приходит в себя тогда когда у постели уже сидит отец. Очень тихий, осунувшийся и какой-то непривычно растерянный. Но мальчишка сейчас не сосредоточен на нём. Он прислушивается к себе. К нити. Она не жжёт, как тогда и от того он успевает успокоиться и почти улыбнуться, до того как видит, что от его кисти нить больше не тянется, а просто свисает обрывком.
Нить не оборвётся сама, но её может оборвать кто-то... А ведь обещали не уходить.